Знаменитая "Мурка" является вершиной уголовной песенной классики. Первоосновой "Мурки" стала знаменитая одесская песня о Любке-голубке. Был ли прототип у Мурки?
На этот счет есть целый ряд догадок. Начнем с того, что в Одессе времен Гражданской войны действительно были фигуры, которые некоторым образом подпадают под описание Мурки как предательницы интересов своего "комитета".
Обратимся для начала к книге Сергея Мельгунова "Красный террор в России. 1918-1923", где он рассказывает о страшных "красных" палачах-садистах, в том числе о негре Джонсоне: "...с Джонсоном могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Вера Гребенникова (Дора). О ее тиранствах также ходили легенды. В течение двух с половиной месяцев ее службы в чрезвычайке ею одною было расстреляно 700 с лишком человек, то есть почти треть расстрелянных в ЧК всеми остальными палачами".
Существовала и другая Дора, она же Вера Гребенникова — сексотка-проститутка, в 1919 году выдававшая ЧК скрывавшихся офицеров, с которыми перед этим занималась любовными утехами. По некоторым данным, таким образом она обрекла на смерть несколько десятков человек. Эта знаменитая личность послужила прототипом Надежды Лазаревой — персонажа повести Валентина Катаева "Уже написан Вертер" (1979). Обе Доры в конце концов слились в одно и то же лицо и стали для одесситов символом коварства и гнусности.
Некоторые исследователи обращают внимание на то, что имя Мурка (дериват имени Мария, Маша) могло возникнуть под впечатлением от имен известных дев-воительниц, деятельниц бандитского и повстанческого движения на юге Украины в Гражданскую войну. Григорий Дубовис в очерке "Романтическая история Марии Никифоровой" отмечает странную закономерность: "На Киевщине действовала Маруся Соколовская — жена погибшего в бою повстанческого атамана Соколовского. На Полтавщине действовал конный отряд некоей Черной Маруси, личность которой пока еще не удалось точно установить. Там же принимала участие в повстанческом движении Мария Хрестовая, сестра известного атамана Л. Хрестового, девушка, по описаниям очевидцев, обладавшая необыкновенной красотой. Наконец, в Харьковской губернии время от времени появлялся отряд Марии Косовой, представительницы антоновских повстанцев, главная оперативная база которых находилась в Воронежской губернии. Все перечисленные Маруси в тот или иной момент сотрудничали с Махно. Одни принимали этих атаманш за М. Никифорову, так как твердо знали, что Маруся есть только у Махно и эта Маруся есть Никифорова... Другие считали, что атаманша Маруся — это просто народное прозвище, перекочевавшее из фольклора в плоскость реальной жизни".
Теоретически имена всех этих "лихих Марусь" могли повлиять на создание песенной Мурки. И все же следует напомнить, что имя Мурка появляется значительно позже, нежели Любка, — примерно в конце 20-х — начале 30-х годов. Поэтому влияние Мурок-атаманш на выбор имени песенной бандитки представляется хотя и возможным, однако не слишком очевидным.
Но вот на одну претендентку стоит обратить особое внимание. Появление этой Мурки относится уже к более поздним временам — к 1926 году. Мария Евдокимова была сотрудницей ленинградской милиции. Молодую девушку удалось успешно внедрить в осиное гнездо матерых уголовников, центр сборищ лиговской шпаны — трактир "Бристоль". Девушка только недавно поступила на службу в уголовный розыск, и поэтому никто из бандитов ее не знал. Мария выдавала себя за хипесницу (женщину, которая предлагает жертве сексуальные услуги, а затем вымогает с доверчивого клиента деньги при помощи сообщника, играющего роль "внезапно появившегося мужа"). Евдокимова убедила хозяина трактира в том, что ей нужно на некоторое время "затихариться", и тот взял девушку на мелкую подсобную работу. Мария имела возможность многое видеть и слышать.
В то время женщины-оперативницы, видимо, были большой редкостью, поэтому обычно подозрительный владелец "Бристоля" не проявил особой бдительности. Евдокимова вскоре примелькалась, на нее перестали обращать внимание. Уже через месяц агентесса собрала крайне важные сведения об уголовниках, а также об их "наседке" в органах милиции.
В ноябре 1926 года, поздним вечером, уголовный розыск организовал масштабную облаву на "Бристоль". Достаточно сказать, что участники облавы прибыли к месту на нескольких десятках машин. Десятки крупных преступников оказались в руках милиции, хозяин трактира отправился в "Кресты".
Вот эта чекистка, на мой взгляд, могла наверняка подвигнуть неизвестных авторов на то, чтобы переименовать одесскую Любку-голубку в Мурку. Более того — в Марусю Климову! Не правда ли, есть определенная рифмованная перекличка фамилий: Климова — Евдокимова?
Но есть и другая, тоже достаточно любопытная версия. На рубеже 20-30-х годов, когда баллада об одесской Любке уже разнеслась по просторам страны Советов, появляется московский вариант текста. Дело в том, что в 20-40-е годы "мурками" называли работников Московского уголовного розыска (МУР).
Казалось бы, какой в Одессе МУР? Оказывается, что тесные отношения песенной Мурки с чекистами вполне объяснимы. Председатель Цупчрезкома Украины В. Манцев вспоминал, что в некоторых городах "местные ревкомы наталкивались на связь даже ответственных работников с некоммунистической средой, а следовательно, на непригодность их для работы в ЧК. Особенно ярко обнаружилось это явление в Одессе, где поспешное отступление наших войск летом 1919 года застигло врасплох много партийных работников. Спасаясь от белого террора, некоторые из них вынуждены были пользоваться услугами обывателей и уголовного элемента и после возвращения советских войск оказались в долгу у этих врагов советского строя".
Таким образом, теоретически представляется возможной ситуация, при которой неведомый автор "Мурки" мог использовать имя Мурки как определение женщины — агента Московского уголовного розыска, которая действовала в Одессе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий